НИКОЛАЙ ЦИСКАРИДЗЕ: «ДЛЯ МЕНЯ ИСКУССТВО — ЭТО СЧАСТЬЕ»
07.05.2018
Николай Цискаридзе — человек, ставший легендой. Один из самых молодых народных артистов, премьер Большого театра и звезда мировой сцены. В отношении него регулярно звучали эпитеты «блестящий» и «эталонный». Его решение пять лет назад завершить карьеру для многих стало ударом, начали раздаваться разговоры о конце эпохи. Однако, как оказалось, преждевременно. Николай Цискаридзе продолжил творить уже в Академии Русского балета им. А. Я. Вагановой. И снова триумф — за пять лет его руководства ежегодные концерты учащихся балетной школы на сцене Кремлевского дворца превратились в культурное событие жизни двух столиц. Сейчас Николай Максимович принимает активное участие в работе над новым российским Законом о культуре. О важности государственного регулирования отрасли и о том, зачем нужна звезда в театре, «Приморская газета» беседует с ректором Академии Русского балета Николаем Цискаридзе.

— Поймала себя на мысли, что из-за большого количества материалов о вас складывается впечатление, что все уже спрошено и обо всем уже узнано.

— Я уже как-то говорил, что, когда человека часто показывают, складывается впечатление, что он действительно очень хорошо знаком. Когда люди встречают меня в музеях, на улице, в аэропорту, они подходят и начинают со мной разговаривать в полном ощущении, что знают меня, причем не один год. Я тоже иногда бываю в подобной ситуации, когда встречаю где-то людей, знакомых мне только по экрану телевизора.

— Николай Максимович, за март вы два раза прилетали во Владивосток. И оба раза, в том числе, по политическим мотивам. Чем объясняется ваша поддержка именно Владимира Путина?

— Почему Путин? Я этого человека много лет наблюдаю со стороны. За это время он повзрослел, но его энергия, работоспособность совершенно не изменились. Будучи сам руководителем, а любой театр, музей, любая библиотека — это маленькое государство, я понимаю, с какими трудностями ему приходится сталкиваться. Мое государство достаточно большое, хотя, конечно, с масштабами ВГУЭС, ДВФУ или, тем более, МГУ, не сравнить. Но это очень большой коллектив, огромное количество зданий и невероятно плотный график у меня, как у ректора. И, наблюдая за Владимиром Владимировичем, я иногда прихожу в замешательство: сколько же ему приходится делать и какое количество обращений выслушивать и реагировать на них.

— Нескончаемый поток?

— Как иллюстрация. В 2017 году у меня была очень удивительная история. Много лет я мечтал побывать в Бутане. Это очень маленькая страна в Гималаях, и сейчас она испытывает определенные сложности, так как на ее территорию начали претендовать и Китай, и Индия. А Бутан уникален тем, что в этой стране никогда не было войны, у них нет армии, которая их бы охраняла: не нужно было готовить военных для защиты своих рубежей. И только вмешательство России в последние годы остановило пляски могущественных соседей вокруг Бутана. В этой стране с утра до вечера во всех храмах молятся за мир. И вот так получилось, что я с друзьями находился в храме Будущего Будды. Мы специально для посещения выбрали момент, когда не шло массовое богослужение — всего один монах читал молитву.

И вдруг появилась полиция — и оказалось, что приехала одна из королев. Она заходит, видит иностранцев, подходит к нам и начинает разговаривать — а все жители Бутана очень хорошо говорят по-английски. Спрашивает, откуда мы приехали. Мы отвечаем, что из России и тогда она спрашивает: «Вы Путина знаете?» Все начинают кивать, и вдруг она поворачивается ко мне, — как будто знала, что я могу выполнить ее просьбу, и говорит: «Пожалуйста, передайте ему, что я каждый день за него молюсь, и я его очень люблю». Я пообещал.

Месяца через два я участвовал в совещании, где председательствовал Владимир Владимирович. После крайне насыщенной работы был организован небольшой кофе-брейк, во время которого президент общался со всеми участниками. К нему просто нескончаемым потоком шли люди с письмами. Любой человек начинал свою речь, что называется, «за здравие» и тут же доставал бумажку с просьбой. И я хотел ему рассказать эту историю — обещал же! — но мне было неудобно прерывать просителей и как-то вклиниваться в поток. И вот когда президент уже собрался уходить, я к нему обратился. Владимир Владимирович отвечает: «Да-да, пойдем, по дороге расскажешь». И приготовился, что я сейчас тоже челобитную достану. А я передал слова королевы Бутана. Путин остановился, посмотрел на меня — сложилось ощущение, что он не знал, как реагировать: ждал просьбы, а получил совсем иное. И вот когда мы с ним расстались, кто-то из присутствующих спросил меня: «А что ты у него попросил?», а я вспомнил фразу из фильма «Золушка»: «Ты разговаривал с королем и ничего у него не выпросил?!» Мне стало так смешно в этот момент. И я подумал: когда ты 18 лет живешь в таком режиме, то можно просто сойти с ума. Я поражаюсь его выдержке.

— Николай Максимович, с учетом всей вашей жизни в искусстве, культуре, назвать вас экспертом будет более чем справедливо. С вашей точки зрения, нужен ли в Приморье филиал Эрмитажа, Русского музея и так далее. От многих авторитетных людей приходится слышать мнение, что у нас в регионе есть что выставлять, свое, местное?

— Вот объективно, и в Эрмитаже, и в Третьяковской галерее, и в Русском музее, и вообще во всех наших крупных художественных центрах собрано огромное количество экспонатов, которые хранятся в запасниках и которые никто никогда не видел. Проблема в нехватке площадей. Понимая все это, глава государства принимает решение о создании еще одного центра, где можно экспонировать наше богатство. Правильно ли это? С моей точки зрения, более чем. Напомню: когда был юбилей Эрмитажа, то главный подарок, который получил музей, — это новые площади для выставочного пространства: им отдали Биржу на стрелке Васильевского острова. А по поводу нужны ли филиалы именно здесь… Я вообще человек по натуре скептический, и для меня стакан всегда наполовину пуст. Когда начиналось строительство того же Мариинского театра, я не верил, что это начинание будет иметь успех в Приморье, просто потому хотя бы, что здесь нет традиции посещения подобных мест. Нет привычки ходить в оперу, на балет. Одно дело, когда труппа приехала на месяц, и на их спектакли раскуплены билеты. А каждый день в течение года, двух? Но ходят же! Значит, в этом есть потребность. И с филиалами художественных музеев будет ровно такая же история.

— Формируется новая культурная история Владивостока?

— Да, в принципе. Вот Советский Союз не сделал ничего в области музыкального образования во Владивостоке. Академии, консерватории — не дошла сюда волна по их строительству и формированию преподавательского состава.

А ведь Владивосток — один из крупнейших городов на Дальнем Востоке России. И я много раз уже говорил, что от Улан-Удэ до Токио нет балета в нашей стране: нет традиции, образования, нет кадров. И для того же Мариинского приходится искать людей в других городах, странах, уговаривать их приехать.

— Филиал открывшейся Академии во Владивостоке должен внести свой вклад в изменение ситуации, как мне кажется.

— Должно пройти несколько выпусков, чтобы изменить ситуацию кардинально. Пока здесь учатся всего два класса, своего помещения у нас нет, и только решается, где оно будет. Я в начале марта говорил с вашим губернатором, он показал огромный проект центра. Кстати, во исполнение поручения президента о том, что Владивосток должен стать одним из серьезных очагов культуры и образования в сфере культуры. Филиал Академии уже есть, но он должен расшириться. И сейчас для нас получение своего здания — первоочередная задача. Обретя помещение, мы сможем учить не только российских студентов, но и иностранных, со всех азиатских стран. А для них это очень интересно. Кстати, давайте сравним. Мы, являясь старейшей школой балета в мире, принимаем 60 человек, а с владивостокскими детьми — 80, а Китай только в одном городе принимает две тысячи. Разницу представляете? И это только в первый класс. Да, конечно, потом они потихоньку отсеиваются, но все равно, когда у тебя пять тысяч только в одной школе в первом классе, процент выискивания действительно одаренного ребенка возрастает кратно. Но, дай Бог, чтобы во Владивостоке все сложилось. Тот проект, который я видел, дает огромный потенциал для возможностей.

— Старейшая школа балета? Мне казалось, что родина этого искусства все же Запад — Италия, Франция.

— Что удивительно, за 280 лет существования нашей школы ни революция, ни блокада Ленинграда не остановили учебный процесс. Представляете: люди полуголодные, в этом ужасе войны, но ведут занятия. А во Франции и Италии — фактической родине балета — в конце 19 века, после буржуазных революций, этот вид искусства исчез. Вообще. Школы прекратили существование. Как следствие, в театрах отсутствовали труппы. И если бы не Русские сезоны Дягилева в Париже и потом по всей Европе, никогда бы балет там не возродился. Да и русская революция 1917 года, когда огромное количество российской интеллигенции, аристократии, артистов отправилась на запад, внесла свой вклад в восстановление этого вида искусства в западной Европе. Если мы сегодня будем рисовать карту мирового балета, то все стрелочки будут вести на улицу Зодчего Росси, туда, где находится Академия Русского балета. Это мы научили весь мир танцевать, подарили репертуар. Но почему-то никто сейчас не хочет это помнить. Знаете, очень смешно, когда англичане учат нас, как надо танцевать. В какой-то момент в одном из интервью я сказал английской критикессе: «Какое право вы имеете, когда вашему балету всего 60 лет, говорить мне, человеку, который представляет трехсотлетнюю историю, что-либо о том, как надо танцевать и что надо делать в балете? Я же не учу вас сеять газоны. Почему вы вторгаетесь в то пространство, где вы никто и звать вас никак? И мало того, все, что вы имеете, сделали русские, только вы пытаетесь никогда этого не произносить». А в Америке — я был тогда молодым, нахальным мальчиком — пошутил. Меня спросили: «Почему вы считаете, что ваш балет лучше?» Я говорю: «Ну, потому что он существует дольше, чем США как государство». Это была нахальная шутка, но ведь все мои слова правда!

— Что лично вы вкладываете в понятие слова «искусство»?

— Понимаете, вот даже сегодня мы общаемся — это уже театр: есть артист, и есть зритель. Я здесь могу разыграть комедию, могу — трагедию, могу петь, танцевать, беседовать. Искусство — это, наверное, то, что вас заставляет сопереживать, что-то испытывать. А лично для меня искусство — это счастье.

— Если бы не балет, то что тогда?

— Я балет выбрал, когда мне было 10 лет, это мой личный выбор, меня никто не заставлял. Мои родственники были очень сильно против, это сейчас они рассказывают, что знали уже тогда, что я уникальный мальчик. Когда я пришел в первый класс на самый первый урок, педагог сказал: «нарисуй что-нибудь». Кто-то рисовал маму, кто-то — солнце, кто-то еще что-то. Я нарисовал балеринку и подписал «болет». Через «о» почему-то. Наверное, от слова «боль», как мама шутила. Но когда я стал взрослее и столкнулся с жизненными сложностями, я понял, что доктор, особенно тот, кто спасает жизнь, наверное, это самое интересное. И, может, если бы я не стал артистом, и если бы я дожил до 18 лет без сформированного выбора, я бы пошел в медицинский университет. Врач — очень достойная, интересная, полезная профессия. Но не очень оплачиваемая.

— Вы счастливый человек?

— Всегда был уверен, что несчастный человек — злой человек. Моя жизнь сложилась очень удачно. Я с самых первых шагов стал «номером один» и ни разу не знал другого положения. Конечно, есть определенная избалованность своим нахождением в центре сцены, безусловно. Но я наблюдал за людьми, которые стартовали вместе со мной в школе, у которых были неплохие возможности, но мелочность, глупость в отношении к себе в профессии приводили их к страшным результатам, и они озлоблялись.

Я очень мало видел людей, которые понимали, что занимаются не своим делом, кардинально меняли сферу. Но, как правило, это были счастливые люди, потому что, сменив все, они реализовывались. Возможностей крайне много. Главное понять, что именно вы хотите. Мне было очень интересно быть артистом, очень.

Но в один прекрасный момент я увидел, что старость пришла. Некоторые коллеги — мои ровесники — еще пляшут и выглядят смешными, а я просто пришел к министру культуры и сказал: «Я больше танцевать не буду. Вот у меня есть такой диплом и такой диплом. Думайте, что со мной делать». И мне предложили занять пост ректора Академии.

— Русский балет востребован на Востоке? В Японии, Китае?

— Здесь очень интересная ситуация. Особенно в том, что касается Японии. Когда мы первый раз приехали в эту страну, мы — русские — были номером один. Тогда в конце 80-х — начале 90-х значение советского балета в этой стране было очень сильное. К сожалению, за 90-е годы мы потеряли этот рынок. Американцы, французы, англичане его захватили, и теперь они очень серьезные наши конкуренты.

Показателем может служить такая ситуация, когда наши ведущие коллективы, приезжая на гастроли, не могут продать зал. И это страшная тенденция. Сейчас нужно разрабатывать новую культурную политику. Однако есть проблема: у нас чиновники стали над творческими людьми в театрах. Да, конечно, это мировой тренд. Но к чему это привело? Ведь не случайно в Италии, Франции закрываются театры. Особенно, балетные, музыкальные. И это, увы, закономерный результат. Менеджеры ничего не понимают в искусстве, в том, на что и на кого готова идти публика.

Это, кстати, еще одна проблема — ни одному менеджеру не нужна звезда. Потому что ее надо оплачивать, надо считаться с ее мнением и так далее. А театр без звезд существовать не может. И вот японцы, как люди, которые очень четко считают деньги, быстро поняли, что собирать залы не под кого. Когда мы ездили, то было так: два месяца гастролей, 48 городов и везде аншлаг. Сейчас — три города, два из которых Токио и Осака, и билеты с трудом продаются. К сожалению, в артистов перестали вкладывать деньги. Мы их не знаем, не видим их лиц. Если ситуацию не переломить, будущее театров может быть довольно печально.

— И последний вопрос. Должно ли государство вмешиваться в культуру? Поддерживать, законодательно регулировать, или культура сама может справиться со своим развитием?

— Мы часто говорим о европейском опыте, а ведь в той же Франции очень четко прописаны законы о театрах и правила в театрах. Вплоть до того, что вы можете делать, если вы назначены на определенную роль: что носить, как говорить, как выглядеть и так далее. Там, например, есть закон, который мне безумно нравится, и я считаю его очень гуманным: у них указан точный возраст окончания работы артиста балета — 42 года. Всё, с этого возраста ты не можешь больше быть артистом. В твой день рождения, если ты звезда, тебе устраивают прощальный вечер — и до свидания. Знаете, почему это гуманно? Потому что я точно знаю, во сколько я уйду, вы точно знаете, во сколько вы уйдете, и у вас нет недовольства, что вас уволят, а я до 70 что-то там буду изображать на сцене. И так во всем. Да, у нас ничего подобного нет. А ведь должно быть прописано все, с учетом специфики каждого подвида — библиотек, музеев, цирка, оперного, балетного, драматического театров. Поэтому регулирование быть должно, но другое дело, что участвовать в разработке законов о культуре должны, в том числе, и работники культуры. И я счастлив, что сейчас у нас такая возможность есть.

Текст: Ольга Ильченко