Жанна Аюпова: Я фактически выросла в Вагановке

Новый худрук балетной академии о том, легко ли ей далось согласие на должность

Народная артистка России была приглашена на должность художественного руководителя Академии русского балета совсем недавно, в начале декабря прошлого года. До этого она работала педагогом-репетитором в Михайловском театре.

Как Жанна Исмаиловна себя чувствует на новом посту? Изменилось ли что-то теперь в жизни академии? Как складываются отношения с и. о. ректора Николаем Цискаридзе?

Жанна Аюпова с сыном Иваном и выпускницей академии 2000 года (класс Любови Кунаковой), второй солисткой Мариинского театра Татьяной Ткаченко.

— У вас уже сложилось какое-то впечатление от деятельности Николая Цискаридзе на руководящем посту?
— Я вижу, как его волнует все, что происходит в академии. Здоровье детей, качество их обучения — ведь именно это будет показателем уровня школы. Он следит за питанием, слышу, кому-то говорит: «Не сиди на полу, там холодно, простынешь — подстели коврик!» Я поражена тем, как он все успевает. Я, может быть, человек не настолько энергичный, более рефлексивный. С утра просыпаюсь и думаю: «Так, мне нужно сначала в школу, потом в театр, потом опять вернуться в школу, а вечером еще спектакль…» А он просто спокойно делает: сперва то, потом другое, затем третье... Гляжу на него и понимаю: надо брать с него пример.

— Вас не тревожит, что ленинград­скую школу возглавил москвич? Сейчас много разговоров об особенностях нашей школы, нашей эстетики…
— Учителя у Николая Максимовича были все-таки наши, ленинградские. Хотя Большой театр действительно от Мариинского отличается — в технике, в эстетике… В Большом сцена более просторная, там надо двигаться шире, танцевать с размахом.  А у нас все было строже. Хотя у моего педагога Нинели Александровны Кургапкиной танец был бравурный невероятно. А в преподавании она была точно такой же, как Цискаридзе. Такая нагрузка была — и как она только все успевала? В девять утра она давала нам двухчасовой урок. Потом ехала в Мариинский, давала урок там — у нее был балеринский класс. Потом проводила репетиции в театре. После репетиций возвращалась в академию и готовила с нами номера к концерту. И после этого, часов в девять вечера, Нинель Александровна иногда еще ехала к себе на дачу под Белоостровом.

читать полностью

«Что бы сказала Нинель Александровна?»

— Жанна Исмаиловна, как вы себя чувствуете в новой должности? Легко ли вы на нее согласились?
— Согласилась с трудом. Для меня это было очень тяжелое решение. Дело в том, что я все еще работаю педагогом-репетитором в Михайловском театре и очень там занята — репетирую и с кордебалетом, и с солистами… Но Николай Цискаридзе меня уговорил. Я подумала: «Я здесь в конце концов свой человек, ученица Нинели Кургапкиной, меня многие знают...» Пыталась представить себе: а что бы сказала Нинель Александровна? Даже звонила ее родственникам и спрашивала: как вы думаете, одобрила бы она мое решение?

— И очевидно, пришли к выводу, что одобрила бы?
— Я подумала: надо как-то напрячься и попробовать поработать на два фронта. Впрочем, в академии все педагоги настолько профессиональны, что особого вмешательства не требуется. Может быть, молодым надо будет что-то подсказать, направить… но это нормальный учебный процесс.

— Как вас принял коллектив?
— Педагоги старшего поколения, когда возникла ситуация смены руководства, наверняка волновались — кто теперь придет в академию? Но я фактически росла у них на глазах, и они отнеслись ко мне очень тепло.

«Это очень тяжелая учеба. Без выходных»

— Вы привыкли работать со взрослыми артистами, а сейчас будете заниматься детьми. Это ведь требует особых подходов?
— Это работа более ответственная. В театре я точно знаю, чего могу требовать от артистов. А здесь дети... У меня свой маленький ребенок растет, так что я понимаю эту сложность. Иногда требуется что-то подробно объяснить, а иногда приходится и прикрикнуть. Но важно, чтобы у ребенка не пропало желание трудиться. Чтобы он понимал, чего ради мучается.

— Николай Цискаридзе только что спросил вашего сына, пойдет ли он учиться в академию. А вы бы хотели, чтоб сын сюда поступил?
— Нет, не хотела бы. Я ведь по себе знаю, каково приходится этим детям. Это очень тяжелая учеба. Без выходных. И слишком много моментов должно сойтись вместе, чтобы артист состоялся. Ребенок может быть сам по себе и способным, но — не хватило здоровья, или характера, или не к тому педагогу попал... Но когда ты уже начинаешь выступать на сцене, то видишь вблизи замечательных артистов и наконец начинаешь понимать, для чего все это…

— У вас уже сложилось какое-то впечатление от деятельности Николая Цискаридзе на руководящем посту?
— Я вижу, как его волнует все, что происходит в академии. Здоровье детей, качество их обучения — ведь именно это будет показателем уровня школы. Он следит за питанием, слышу, кому-то говорит: «Не сиди на полу, там холодно, простынешь — подстели коврик!» Я поражена тем, как он все успевает. Я, может быть, человек не настолько энергичный, более рефлексивный. С утра просыпаюсь и думаю: «Так, мне нужно сначала в школу, потом в театр, потом опять вернуться в школу, а вечером еще спектакль…» А он просто спокойно делает: сперва то, потом другое, затем третье... Гляжу на него и понимаю: надо брать с него пример.

— Вас не тревожит, что ленинград­скую школу возглавил москвич? Сейчас много разговоров об особенностях нашей школы, нашей эстетики…
— Учителя у Николая Максимовича были все-таки наши, ленинградские. Хотя Большой театр действительно от Мариинского отличается — в технике, в эстетике… В Большом сцена более просторная, там надо двигаться шире, танцевать с размахом.  А у нас все было строже. Хотя у моего педагога Нинели Александровны Кургапкиной танец был бравурный невероятно. А в преподавании она была точно такой же, как Цискаридзе. Такая нагрузка была — и как она только все успевала? В девять утра она давала нам двухчасовой урок. Потом ехала в Мариинский, давала урок там — у нее был балеринский класс. Потом проводила репетиции в театре. После репетиций возвращалась в академию и готовила с нами номера к концерту. И после этого, часов в девять вечера, Нинель Александровна иногда еще ехала к себе на дачу под Белоостровом.

— Отдыхать?
— Нет, она была такой огородник! Обожала это дело, без конца там работала. Как-то раз нам рассказывает: «Приехала на дачу, сажала в темноте, с фонарем. С утра просыпаюсь, смотрю — оказывается, все посажено вверх ногами». Три девочки из ее класса — и я в их числе — были интернатские. И она нас опекала — возила к себе домой кормить. Иногда по выходным Нинель Александровна брала  нас к себе на дачу — это когда мы уже работали в театре. Нам-то хотелось спать, а надо было ехать дышать свежим воздухом. Мы с ней копали что-то, помогали ей… Она считала, что мы должны физически работать, говорила: «У тебя руки слабые, как ты будешь отжиматься от партнера? Бери лопату, давай копай!» Так она нас выгуливала.

Путь до дачи мы хорошо знали. На станции Белоостров надо было обязательно, выскочив из первого вагона, успеть, пока поезд стоит, его спереди обежать… Так, по всей видимости, и случилась трагедия. Она обегала поезд и не заметила встречную электричку…

«Я буду танцевать с этой девочкой»

— Расскажите, пожалуйста, о великом партнере Кургапкиной Рудольфе Нурееве. Как вы с ним встретились на сцене?
— Это, возможно, тоже придумала Нинель Александровна. Они с Рудольфом были очень близкие друзья. Даже когда он уехал и всякое общение с ним было запрещено — на гастролях они все равно втихаря встречались. Как и с Мишей Барышниковым.

Когда Рудольф в ноябре 1989 года решил приехать и выступить на сцене Мариинского — он сказал, что будет танцевать «Сильфиду». Надо было выбрать партнершу. Все думали, что танцевать будет кто-то из именитых прим. Но он сказал: «Нет, я буду танцевать с этой девочкой», имея в виду меня. А я была совсем молодой балериной — в Мариинский пришла только что. Но он видел меня на гастролях. Во время репетиций «Сильфиды» он мне очень много показывал, говорил: «Нет, надо вот так». Я быстро все усваивала… Мы ведь были отрезаны от всего мира, танцевали так, как нас учили, а других выступлений не видели. Я, конечно, сначала перед ним трепетала. А с Нинелью Александровной они на репетиции общались, словно и не расставались никогда. Все время шутили, подкалывали друг друга. У нее, кстати, он и поселился, когда приехал. Сказал: «Ни в какой гостинице жить не буду».  Я не знала тогда, что он болен. А он, оказывается, работал с температурой 38… Получилось так, что я была последней из тех, кто с ним танцевал.