Николай Цискаридзе, один из самых талантливых танцовщиков-премьеров Большого театра, в свои 28 лет имел уже почти все возможные награды, которыми оценивается труд артиста в России, включая звание Народного артиста и Государственную премию.

Балет как увлечение, а потом профессию он выбрал для себя сам, несмотря на то, что для его семьи это было большим вызовом: грузинский мальчик на сцене в трико - не о такой судьбе для своего сына мечтала его мать. Но, не желая перечить единственному ребенку, она сделала все, чтобы Николай смог осуществить свою мечту. Сейчас он благодарен ей за самопожертвование и многое из того, что делает, в душе посвящает именно ей.

Он жаден до новых ролей и готов лететь хоть на край света, чтобы поработать над интересным спектаклем. Для него балет не просто работа, а любовь на всю жизнь. Танцевать он может только с удовольствием, и каждый его выход на сцену, даже в одной и той же роли, отличается от другого.

Это не всем удобно, особенно его партнершам, поэтому в театре за ним закрепилась слава трудного и порой непредсказуемого артиста. Но зато поклонники таланта Цискаридзе всегда с нетерпением ждут его появления на сцене и горюют, когда их кумир надолго уезжает на гастроли.

Наша встреча с Николаем состоялась перед самым его отлетом в Вашингтон, где с 11 по 16 июня на сцене Kennedy Center он танцует Зигфрида в “Лебедином озере” и Солора в “Баядерке” (эти же спектакли Большой театр повезет в Соединенные Штаты осенью, с 23 октября по 16 декабря).

В декабре-январе Цискаридзе как guest star танцевал в “Баядерке” Орега de Paris, поставленной Рудольфом Нуреевым, а в начале июня вернулся из Санкт-Петербурга, где репетировал новую постановку этого балета - реконструкцию 1900 года. Именно поэтому наш разговор и начался с “Баядерки”.

– Для вас это уже третья “Баядерка” за сезон. Как вы оцениваете новую постановку?

– Целиком идея реконструкции мне нравится, все очень красиво. Я рад, что вернулись костюмы и декорации - огромная работа, проделанная Михаилом Шишлянниковым и Татьяной Ногиновой. Но без хороших танцовщиков этот спектакль никогда не будет на высоте. То, что я видел на премьере, не соответствовало тому, что ставил Сергей Вихарев. Танцовщик, который танцевал Солора, к сожалению, не сделал тот текст, который был поставлен хореографом, ни в мизансценах, ни в танцах. Судить об этом очень сложно.

– Уместно ли об этом спектакле говорить, - как о полностью аутентичной версии, ведь в нем остались более поздние введения вариация Золотого божка и Солора?

– Верно, но я считаю, это имеет право на жизнь, потому что сделано настолько хорошо и гармонично, при полном попадании в стиль. Сцены же, которые поставил Вихарев, абсолютно точно восстановлены по записям Сергеева и партитуре репетитора, которые есть в Мариинском театре. Там записано все - кто, когда выходил, поднял, понес, положил голову на плечо и т.д. Вихаревым проделана колоссальная и очень точная работа. У меня репутация актера с нелегким характером, который вносит что-то свое, но в этом спектакле все, что предлагал Сергей, я делал беспрекословно, потому что все, что он говорил, было необыкновенно точно, правильно, в стиле того времени. Если Мариинский театр в июле повезет в Нью-Йорк этот вариант “Баядерки”, я, возможно, в нем станцую. А в Вашингтон едет балет Григоровича, который мне более привычен, потому что я с детства в нем участвую. Для танцовщика эта московская “Баядерка” самая логичная по распределению сил.

– Совсем недавно вы танцевали в Нуреевской версии спектакля, более сложной по мужской партии. Насколько легко удерживать в голове и ногах все эти варианты, вы не путаетесь?

– Нет, наверное, потому что версию московскую я танцевал только с московскими артистами, и в зависимости от окружения у меня идет тот текст, который нужен. С французами у меня явно не пойдет ни московский, ни питерский текст, также и с питерскими - ни московский, ни французский.

– Насколько для артиста полезно поработать с чужой труппой?

– Если этот актер умный и в состоянии что-то взять из того места, куда он попал, не только показать себя, но еще чему-то и научиться, то это полезно. Если нет, то это лишь лишняя страничка в карьере. Все зависит от интеллекта. Для меня очень дорога встреча с французским балетом, во-первых, потому, что это Мекка балета - старейшая труппа на Земле. Для меня она была самой интересной и вожделенной. Хорошо, что эта возможность у меня была.

– В Москву на последние спектакли “Пиковой дамы” приезжал Ролан Пети, который прошлой осенью поставил на вас этот балет. Посмотрев его через полгода, он сказал, что вы очень сильно изменились, стали танцевать Германна более прочувствованно, раскрепощенно и, возможно, это связано с тем, что после работы в Париже вы поняли свою ценность вне Большого театра. Как вы сами объясняете эти перемены?

– Просто никто не понимал, насколько партия Германна трудная. Многие, и я в том числе, восхищались работой Илзе Лиепа. Действительно у нее все бесподобно сделано с точки зрения попадания в образ и пластики. Илзе - мастер. Но Илзе выходила на две достаточно небольшие сцены, при этом в ее танце такого большого физического напряжения как у меня нет и, конечно, ей было легче. Для меня, помимо того, что надо было что-то сыграть, что-то представить, главной задачей было не умереть к концу спектакля, потому что он физически очень тяжелый. Был еще один неприятный момент: накануне премьеры Ролан Пети заболел гриппом и заразил нас всех, а у меня такая особенность - я либо первым заболеваю, либо когда уже все отболеют. И как раз пик заражения попал на дни премьеры, я танцевал больным, у меня синели губы, меня бросало то в жар, то бил озноб. Мне было очень тяжело и обидно. Я тогда не пытался что-либо уже играть, а старался просто выжить. Конечно, когда уже прошло пять спектаклей, роль более-менее села, я знаю точно, когда надо прибавить, когда можно отвернуться спиной к зрительному залу, чтобы, сохраняя позу, просто подышать. На первом спектакле я, конечно, этого не понимал, хотя в течение последних двух недель до премьеры я танцевал этот балет по нескольку раз в день.

– Действительно ли после 4-го спектакля все уже идет легче?

– Легче, когда ты уже знаешь, как распределить силы. Но это приходит только с опытом. А “Пиковая дама” самый сложный спектакль. Меня поразило то, что когда для меня записали все мои кусочки из “Легенды о любви” , они оказались по времени меньше, чем танец в “Пиковой даме” , при том, что этот балет одноактный. Чаще всего, когда люди это смотрят, они не представляют, как это тяжело. Но это, конечно, так и должно быть.

– Танцуя на сцене зарубежных театров, ощущаете ли вы присутствие в зале соотечественников из России?

– Смотря, для чего они пришли. Есть просто туристы, есть те, которые приехали специально посмотреть тебя, или наоборот, знакомые твоих конкурентов, чтобы посмотреть, как все было, и рассказать потом. Когда я танцевал в Париже, туда приехало много людей из Москвы, не только те, с кем я общаюсь, но и те, которые просто ходят на мои спектакли. Много было японцев, которые специально прилетели посмотреть меня в парижской “Баядерке” , из Лондона приехало человек 20, которые ко мне очень хорошо относятся. Это было очень приятно

– Приходится ли вам менять свое сценическое поведение в зависимости от страны, где вы выступаете?

– Конечно. Иногда, когда ты не знаешь каких-то местных традиций, получаются ляпы. Но что касалось Франции, так там я провел много времени перед спектаклем, я понимал, что надо делать, а что нет. У нас, например, принято играть на сцене, там открытое актерство совершенно не нужно, у них это считается вульгарным. В Москве, например, без нормального сценического грима невозможно выйти на сцену, а в Париже, каким бы зал большим ни был, делают легкий макияж. Для нас это не понятно, и у меня все время было ощущение, что это не спектакль, а репетиция. Было непривычно.

– Считается, что за рубежом от русского балета ждут классику и никому не нужны современные постановки в исполнении русских трупп. Так ли это?

– Русский балет славен классикой, потому что русская классическая школа одна из лучших. А модерн мы танцевать не умеем и не должны это делать, нет у нас этих традиций.

– Сейчас на гастроли, помимо “Баядерки” Большой театр везет “Лебединое озеро “- культовый русский балет. Вы в нем танцуете Зигфрида, хотя на премьере этой редакции Григоровича исполняли роль Злого Гения, которая была очень удачной. Почему больше это не танцуете?

– Ну, сколько можно страсти по сцене гонять?! Хотя я больше всего в “Лебедином озере” люблю выход Одиллии со Злым Гением в финале, когда черное па-де-де закончилось и начинается разоблачение - там потрясающая музыка. Я помню, когда первый раз танцевал Злого Гения и вокруг меня катавасия, я был в центре и как бы руководил этим, меня аж подбрасывало от музыки, я чуть ли не подпрыгивал. И в одном месте у меня невольно вырвался смех, такой торжествующий, не в голос, конечно. Прибежал Николай Романович Симачев (он был ассистентом Григоровича во всех его балетах и моим педагогом) и сказал: Коля, оставь! Никто никогда этого не делал, но это так точно сюда попало, и в музыке есть этот смех. Когда меня вводили в спектакль, дирижировал Альгис Журайтис, я выбегал в бурю, в 4-м акте, и у меня было полное ощущение, что из-за музыки при каждом моем прыжке летит молния - так играл оркестр и били литавры, что, находясь на сцене, мне самому было страшно, что происходит.

– Без чего вы никогда не уезжаете в поездки, есть ли какой-то талисман?

– Мамина фотография и икона.

– Накладывает ли такой кочевой образ жизни какие-нибудь отпечатки на ваши привычки?

– Вроде бы нет, просто я могу уснуть где угодно, в любом положении - сидя, лежа. Это уже привычка, выработанная годами. Екатерина Максимова все время восхищалась этим моим умением. Когда мы вместе далеко ездили, нас очень часто сажали вместе, и она удивлялась: Только Коля присаживается, он уже засыпает. А она мучилась.

– Здоровая нервная система?

– А чего нервничать? Я взял книжку, почитал и уснул.

– Вы сами говорите, что у вас репутация неудобного артиста, который танцует под собственное настроение и постоянно что-то меняет...

– Вот сейчас я танцевал три “Жизели” подряд, глупо делать одно и то же, это скучно, я не умею так. Каждый день я что-то менял, что-то прибавлял, что-то убирал, потому что у меня такое настроение и я сегодня так хочу сделать. Часто бывало так, что мой педагог Николай Борисович Фадеечев подходил и говорил: Коля, вот это хорошо получилось, вот это оставь, а вот это я бы не делал, убрал, потому что это разрушает ткань спектакля, и т.д. Благодаря этому что-то остается, что-то отсеивается, что-то со временем уходит вообще. Процесс должен происходить.

– Этот процесс, по-видимому, затрагивает и ваши сценические костюмы, что часто приводит к спорам вокруг вас...

– Как-то в Америке я танцевал в гала-концерте, в котором принимали участие этуали Ореrа de Paris Хосе Мартинес и Аньес Летестю. Мартинес стоял рядом со мной в колете Зигфрида. Я говорю своей знакомой: Наташа, ты посмотри, я же рядом с ним нищенка! Но на то, что у него костюм весь расшит, даже на спине бриллианты в таком количестве, как у меня даже спереди не было, никто не обращает внимания, никто не говорит, что это много. А мне стоит сделать, как на картине, например, Веласкеса, все - скандал. Я надел серьгу точно так, как это было у Фокина в “Шехеразаде”, это имело такой резонанс! Николя Ле Риш приехал, в “Блудном сыне” надел серьгу там, где ее никогда не было никто особенно не обратил внимания. На мне все заметно, у меня такая планида. Может быть, это мое счастье, а может быть, крест.

– Наверное, потому и курьезы, которые происходят со всеми на сцене, в вашем случае слишком заметны и вы становитесь чемпионом по падениям. Что вы при этом чувствуете?

– Да смешно! Я вообще очень веселый человек. Я не стесняюсь этого. В Большом театре есть премьерская раздевалка, куда уходит тот, кто ведет спектакль, чтобы одному побыть. Но я никогда этого не делаю, сижу на своем месте и, наоборот, очень люблю, когда перед спектаклем и во время него меня окружают люди. Я не люблю сидеть в позе, нагонять на себя думку: сейчас я пойду страдать. Это позерство мне чуждо. Мы, например, вместе сидим в раздевалке с Генкой Яниным, когда вдвоем участвуем в спектакле, это всегда так весело - собираются костюмеры, гримеры, мы все время шутим, несмотря на то, что через минуту мне надо сыграть смерть Меркуцио или что-нибудь еще. Это нормально, это профессия. Не надо, как говорил Остап Бендер, делать из еды культа. Я пошел в балет только потому, что мне этого хотелось. Я танцую спектакли, потому что получаю от этого удовольствие. Если я не буду получать от этого удовольствие, мне не интересно будет. А если мне будет хорошо, то и зрителям тоже.

Текст: Марина Радина (2002 год)