Ни Адан, ни Петипа, ни даже лорд Байрон не смогли бы привести меня в Санкт-Петербург к началу сезона Михайловского театра, когда бы не Анжелина Воронцова, станцевавшая две партии в премьере балета «Корсар»

С этим балетом у меня отношения не то чтобы сложные – скорее, никакие. Нет, я не могу сказать, что не люблю его – я люблю все, что сделал Мариус Иваныч Петипа, – я просто слишком редко смотрю «Корсара» по сравнению с другими произведениями классической танцевальной сцены. Поэтому не все о нем знаю, плохо помню, что и когда там танцуют.

Зато декорации! Хоть что-то.

Авантюрное повествование по поэме романтика Байрона, музыку к которому сочиняли композиторы Адольф Адан и Лео Делиб, Цезрь Пуни и Риккардо Дриго, Людвиг Минкус и Антон Симон, князь Никита Трубецкой и Его Императорское Высочество принц Петр Ольденбургский, конечно, само по себе стоит того, чтобы к нему присмотреться, однако это одно вряд ли могло подвигнуть меня на стремительный марш-бросок в Питер.

Только участие в премьере Анжелины!

Ранний подъем, такси, «Сапсан». Настраиваясь на железную дорогу, сам себя спросил: «Папаша, кто написал сей чудный балет?» и сам себе ответил, что много кто. И каждый достоин отдельного слова. Ладно, музыка, но ведь и о хореографии однозначно не скажешь. Конечно, Петипа, но были и Перро с предшественниками, а в «Михе» и вовсе Михаил Григорьевич Мессерер взял сценическую редакцию Константина Сергеева. С последней я, признаться, был незнаком чуть меньше, чем совсем, однако именно она, упав в мое невежество, и наградила неожиданностью, к коей я отнесся с приязнью чуть больше, чем огромной. И сослужила мне добрую службу моя дремучесть.

Но об этом позже.

Сейчас о предбалетном чувстве. Согласитесь, когда в создании спектакля участвует князь, это в высшей степени символично для самого аристократичного из искусств. Но когда к нему добавляется принц и член Императорского Дома Романовых, начинает и вовсе зашкаливать. Тут взлетаешь на такие высоты, с которых пусть и шестой, но все же всего-навсего барон Байрон не выглядит излишне знатным.

Однако и он остается лордом.

Поэтому и ожидаешь от зрелища того, что постоянно и тщетно ищешь в огромном советском наследии балетной сцены: роскоши интерьеров и сверхчеловеческих совершенств исполнителей.

В чем-то «Корсар» Михайловского театра меня разочаровал, а в чем-то, напротив, утвердил сверх всякой меры.

Пропустив по служебным делам Анжелину Воронцову в роли Гюльнары, я поспешил к ней на ее главную премьеру: Медору. Был дневной показ с вяловатой публикой, но мое восприятие прекрасного не притупилось от некоторой небалетности зала. Итак, 12.30, я у касс.

В первом приближении нужно признать, что Медора для Анжелины Воронцовой – прекрасный случай показать себя во всей широте возможностей. Не только физических, технических и артистических – прежде всего, эмоциональных. Диапазон настроений и чувств Медоры столь велик, что не каждой исполнительнице окажется впору. Про технические сложности говорить не стану – в околобалете и без меня знатоков хватает, оставлю без внимания и специальный разбор танца – у девушки есть педагог-репетитор. Да и постановщик спектакля Михаил Мессерер умеет дать указание, поэтому сосредоточусь на зрительских впечатлениях и на том, что превращает набор движений в действо, от которого переполняет восторг.

Чуть более приблизившись к Медоре Воронцовой, начинаешь понимать, что вновь присутствуешь при слиянии неких легкостей: музыкальных, смысловых и тех, что неслышно направляются божественными стопами прямо в сердце мужчины. Что важно вообще всегда в балете, а в «Корсаре» – особенно: в этой старой драме о невыносимой легкости бытия кровь-любовь на единицу времени-пространства стремится к предельно допустимой концентрации.

Действительно, музыку более чем десятка авторов долго приводили к целостности легковесной драмы; саму драму чистили, чтобы оставить в ней авантюру; убирали смерть ради вечного праздника жизни; хореографию писали и переписывали – и не мне сейчас судить, кто автор того или иного танцевального фрагмента. Но о том, справилась ли исполнительница с танцем, судить могу и я – обыденный зритель. Поскольку я сам – и есть спектакль, в котором участвует балерина, вовлекшая меня в свою не всегда безопасную для участников игру. Игру, в которой Дионис и Аполлон травестируют ежеминутно, превращаются друг в друга непредсказуемо, но оба предсказуемо страшны, когда хотят наказать: безумием или испепелением сердца.

Холодное совершенство классической части партии Медоры – это то, к чему мы привыкли последнее время в исполнении Анжелины Воронцовой. Здесь на ее стороне все: сдержанность и легкое равнодушие к успеху, громадный размах движений и одновременно с этим его быстрота и плавность, мешающая житейской суетливости. В классическом репертуаре Анжелина может быть более удачна, может менее – день на день не приходится, но она всегда в нем легка и устремлена в сверхчеловеческое. Обдуманно и сознательно оттачивает балерина каждое движение, чтобы одной только точностью достичь совершенства аполлоновых солнца и стали. Анжелина – едва ли не единственная сейчас, кто будто не знает, что такое душа и по-прежнему танцует ногами. В точности рождается красота. Ледяное совершенство балета.

Повторю, к миру, в котором все определенно, но при этом непрерывно в своей красоте, в своей гармонии, мы уже привыкли в исполнении Воронцовой. Мы стали отвыкать от мира, в котором красота неопределенна, но предельно выразительна и неповторима в каждый момент.

Напомнить суждено было вновь Анжелине.

Есть в «Корсаре» Михайловского театра «Танец юнги», который я как-то упустил в Большом, а больше нигде, кажется, и не видел. Ни в Перми, ни в Мариинке, ни в Новосибирской опере я такого не помню. Поэтому он стал для меня некоторой неожиданностью и актом нового узнавания Анжелины. Не сразу поняв, кто на сцене, я ощутил восторг, который испытал до этого лишь однажды: во время экзамена МГАХ, когда свою «Андижанскую польку» на сцене учебного театра танцевала Анжелина Воронцова.

Сама балерина позже призналась, что тоже внутренне вернулась в это время и к этому варварскому танцу. Результат: демихарактерный «Танец юнги» вновь показал нам Анжелину-хаос, Анжелину-стихию, Анжелину-женственность. Ничто никуда не делось от прежней потрясающей девочки, смертельно опасной для наблюдателя, если тот потеряет бдительность – тем более значимыми становятся сдержанность и мастерство классического исполнения Анжелины Воронцовой. Она идеально вписалась в картину, созданную коллективным трудом аристократов и их помощников. Ну, или деспотичных помощников и их подневольных господ, которые приходят на помощь кому угодно, будь то простолюдин или девица: даже музыкант-композитор может рассчитывать на рыцарскую щедрость.

Короче, не люби я Анжелину всю жизнь, я непременно влюбился бы в нее 12 сентября. Но скрепы бездуховности соединили нас давно и ржаветь не намерены.

Танцевавший с Линой Леонид Сарафанов был очень хорош в роли Конрада тем представлением о пиратстве, какое присуще аристократам – бандитам по природе, а не по подражанию. Инстинкт убийцы у которых столь органичен естеству, что свою кровожадность нет нужны аффектировать. Если к этому добавить врожденную элегантность Сарафанова, то вывод о том, что утренний спектакль 12 сентября дал нам близкий к идеалу состав «Корсара» – а Воронцову и Сарафанова дополнила Вера Сабанцева из Новосибирска, которая в роли Гюльнары не испортила ансамбля, – покажется закономерным.

Наши были в спектакле еще. Очаровательная москвичка Альфа Н’Гоби Олипиада Саурат – Липа – остается в кордебалете, но становится в нем все более и более значимой и, утвердившись в первой линии, немало украшает его. Амеророссиянин Марио Лабрадор, недавний еще москвич, показал себя вполне достойно, не уронив ни чести, ни тела своей партнерши Валерии Запасниковой в дуэте невольников. Парень растет, а я мечтаю применить когда-нибудь к его имени приставку «супер-».

Вечернее представление 12 сентября вышло с таким раскладом: Иван Васильев – Конрад, Екатерина Борченко – Медора, Вероника Игнатьева – Гюльнара и Виктор Лебедев – невольник.

Конрад Васильева, наверное, был ближе реальным пацанам, дерзким и чотким, чем образ, данный Сарафановым. Но я уже сказал, что есть Конрад лорда Байрона – пират романтиков, вовсе не вегетарианец, а хищник ну просто потому, что так вышло. В роли Васильева, в его природе много выработанного мимесисом, сиречь подражанием тому. Что он не очень хорошо понимает. Поэтому его Конрад может удовлетворить среднесоветского человека, но даже среднекультурного – никогда. При этом в умении ошарашить нас каскадом трюков Ивану не откажешь: он физически крепок, на ногах может стоять твердо, да и взлетать умеет высоко. Но сам habitus Ивана столь ярко и определенно очерчен, что оставляет мало маневра именно в области артистического применения. И это при том, что я знавал Ивана Васильева превосходным актером. Что ему нужно для того, чтобы стать великим, так это внешнее принуждение, сдерживающее его энергию в заданных рамках. Без насилия Иван слишком аморфен, мало определен, копирует свое юношеское ego из одного образа в другой. Пороть, да почаще – будет толк! Талант есть.

К Екатерине Борченко я вообще отношусь с очень большой симпатией, поэтому мне трудно как хвалить, так и критиковать ее. Она провела свою роль прекрасно – у меня не было причины грустить, а вот поводов для восторга – хоть отбавляй. Когда балерина вызывает симпатию, она и станцует хорошо, будьте уверены. Мы ведь ходим слиться со сценой отнюдь не фигурально: в этом центральный смысл мистерии по имени театр. «...Будь ты проклята, левкоем и фенолом // Равнодушно дышащая Дама! // Захочу – так сам тобой я буду... // – "Захоти, попробуй!" – шепчет Дама» – пишет Иннокентий Анненский в посвящении Николаю Гумилеву, а кто был бóльшим ценителем прекрасного, эстетом и денди всея Руси, чем последний? Кто ближе суховатым и очень древним грекам, чем первый? Аристократы отнюдь не духа, оба преклонялись перед совершенством форм и точностью, оба были требовательными к себе перфекционистами, оба блистательно сыграли свои роли до самой смерти. Оба принадлежали театру не только формально и умерли на сцене жизни. Так вот: Екатерина Борченко из тех балерин, что умеют, сохраняя дистанцию между собой и образом, достичь идеала Анненского-Гумилева: убрать границу между образом, который несут, и зрителем. Проанализировать ее исполнение – убить живое. Взяв за принцип отстраненность, рискуешь в случае Борченко не заметить тайны театра.

Не только Борченко и Васильев (и он тоже, поверьте!) радовали в вечернем спектакле. Гюльнару станцевала весьма недурная особа Вероника Игнатьева – на нее следует обратить внимание и обращать в дальнейшем. В роли Невольника выступил Виктор Лебедев, который становится все более и более уверенным в себе, мужественным и очень привлекательным в своей несколько неблагонадежной по современной балетной моде манере танца: легкого и в то же время мощного, лишенного пиротехнических внешних эффектов, но взрывоопасного по внутренней логике исполнителя, даже не исполнения. Скоро вы можете проверить мои слова в ТВ-программе «Большой балет», где Виктор с Анастасией Соболевой будут представлять Михайловский театр. Кстати, саму Настю, танцевавшую Гюльнару в премьерные дни, я не увидел, а жаль: говорят, она была расчудесна, что, впрочем, меня ничуть не удивляет.

К категории разочарований я могу отнести бедность сценографии. Конечно, мультимедийные, как принято теперь говорить, проекции на экраны – хороший выход для малобюджетного спектакля, но мы ждем от балета роскоши. Да, мультипликационная колористика задников спасала сцену, но – поверьте! – этого было катастрофически мало, особенно в картине с ожившим садом. Вот где хочется объемных декораций, живой воды и света, света!

Но нам предлагают воду мертвую и свет стандартного проектора, а не протуберанцы тысячесвечовых софитов. Конечно, нефть падает. Знаем, знаем. У меня тоже денег нет. Что же, будем надеяться на лучшее.

Пока же засвидетельствуем: спектакль, на премьеру которого я ездил в Свято-Петроград, удался, невзирая на то, что в ряду хорошо декорированных «Корсаров» он оказался не на первом месте. Но он удался хотя бы тем, что вернул на питерскую сцену очаровательный «Танец юнги», и хотя бы тем, что позволил подтвердить амбиции театра, имеющего универсальных балерин, способных раскрыть перед зрителем сам смысл ускользающе-неопределенного слова «театр».

На фото: Анжелина Воронцова (Медора) и Леонид Сарафанов (Конрад) в балете Михайловского театра "Корсар".