Денис, судя по вашим публикациям, вы – человек с чувством юмора…

Мне почему-то многие об этом говорят – друзья, коллеги, мама. (Улыбается.) Но на самом деле я порой люблю зло пошутить и даже являюсь поклонником черного юмора. Наверное, иногда даже обижаю кого-то. Но и ирония мне не чужда.

Но вы очень забавно рассказываете, как приучали к балету родственников: папу – инженера авиационного завода и брата-военного…

Да, я их сначала пригласил на «Спящую красавицу», где исполнял Голубую птицу, и они были совсем не впечатлены. А вот позже «Спартак» им уже понравился, и они потом вошли во вкус. Но это моя семья, а вообще балет все-таки элитарное искусство – и широкую публику на него точно не затащить. Но, таким образом, он не теряет своей ценности наравне с оперой. Мне кажется, это правильно, когда театр стоит особняком и даже чуть выше кинематографа и поп-музыки, которые отвечают вкусам более обширной аудитории.

Как-то вы сказали, что чем сложнее техника в постановке, тем более проявляется артистичность. Можете объяснить?

Когда сложный рисунок роли филигранно отрепетирован, у тебя рождаются мощные внутренние резервы и для актерской выразительности. Например, если ты прыгаешь легко в «Лебедином озере» и приземляешься два тура из пятой в пятую, соответст-венно, и образ у тебя выходит другой – чистый, точный. А если ты стопу не вытягиваешь, ноги нормально поднять не можешь, то и образ получится так себе. Я уж не говорю, что в «Спартаке» прыжки должны быть стопроцентной красоты, чтобы не к чему было придраться. Вот для меня это знаковая постановка, на которую меня утвердил сам Юрий Николаевич Григорович. Претендентов хватало, но он меня выбрал за фактуру, технику… Поэтому, несмотря на то что больше всего я люблю «Кармен», именно «Спартак» явился мне вызовом, доказал мою состоятельность. Ведь когда я попал в Большой театр, никто не верил, что из меня может выйти толк. И это подстегивало работать без устали.

Вы великолепны в роли предводителя восставших рабов, притом что и внешне, и по характеру совсем не напоминаете своего героя…

Вы зря думаете, что у меня слишком мягкий нрав – это не так. Когда что-то раздражает, я сразу начинаю показывать зубы. (Улыбается.) Но в принципе, я довольно терпелив и уравновешен, меня надо долго доводить до агрессии. И даже хорошенько разозлившись, не ору и не бросаюсь предметами. В спорных ситуациях предпочитаю конструктивный диалог, дискуссии. Это человеческая форма выяснения отношений.

Эта мудрость у вас от природы? Как и уверенность в себе, о которой вы неоднократно говорите в своих интервью.

Ну, про мудрость не скажу, но вот осознание того, что для успеха надо приложить достаточно усилий, ко мне пришло довольно рано – где-то лет в двенадцать, когда я учился в хореографическом училище при Московском государственном академическом театре танца «Гжель». Мама все удивлялась, что я такой не по годам серьезный, доволен вечерней приятной физической усталостью, которая говорит о том, что день прожит не зря… Возможно, во мне крепла уверенность в себе еще и на фоне сверстников, когда в классе мне совершенно не требовалось до кого-то дотягиваться… Не знаю. Здорово, что ребенком я не отдавал себе в этом отчет, поэтому и не позволял себе расслабляться. Мне хотелось, чтобы педагоги хвалили только меня. (Улыбается.) Но объективная оценка своих возможностей появилась значительно позже, когда уже влился в труппу Большого и меня стали распределять на сольные партии. Вот таким способом формировалась моя уверенность в себе.

Чувствуется, что у вас очень сильная связь с мамой… Это же она определила вашу судьбу?

Конечно. Именно она выбрала для меня балет. И я маме всегда доверял. Как и отцу. Долгое время ориентировался на их мнение. Сегодня я уже взрослый человек, сам определяю свою жизнь, но если возникает необходимость, к ним к первым иду за советом. Это же самые близкие люди, которые никогда от тебя не отвернутся, не предадут.

Семья, как я понимаю, изначально не видела в вас артиста, верно?

Разумеется. Мама стремилась меня развивать, поэтому отдала учиться играть на гитаре, как и старшего брата, – ныне я вспомню лишь пару аккордов (улыбается), потом в студию во Дворце культуры, где разучивали степ… Там у нас была замечательная команда: я на сцене танцевал посередине, а мои приятели-одноклассники – по бокам. А однажды один из них идеально сел в шпагат, мне стало обидно, что я так не могу, и решил пойти туда, где этому обучают. Таким образом, желание сделать себя лучше и привело меня в балет.

А кумиры у вас были?

Будучи мальчишкой, я, естественно, восхищался прославленными звездами балета. Однажды меня, подростка, в Кремлевском Дворце своим танцем потряс парень, исполняющий партию Меркуцио в «Ромео и Джульетте». Я захотел быть похожим на него – и лишь когда вырос, понял, что эта роль не мое амплуа. Но в тот вечер мама по моей просьбе купила записанный балет, где наиболее выразителен мужской танец. Ей предложили «Спартак». Мог ли я тогда предположить, что через несколько лет выйду в этом балете в заглавной партии…

Раз уж вы упомянули амплуа, то какое оно у вас?

Лирический герой с героическим уклоном. (Улыбается.) Я стараюсь раскрывать своих персонажей объемно. Допустим, когда танцую принца, то для меня это не просто эффектный, рафинированный молодой человек, а настоящий, отважный рыцарь. При классических ногах я представляю героический апломб (устойчивость. – Прим.авт.) По крайней мере, так на себя смотрю со стороны.

А в повседневности вы принц?

Внешне наверное. Хотя я и за манерами слежу. Стараюсь быть не простолюдином, а человеком элегантным. Например, никогда себе не позволю в зрительный зал прийти в кроссовках, джинсах и свитере. Для меня это дико. А многие ведь даже не задумываются о таких вещах. Я же, когда иду в зал слушать ту же оперу, – неизменно надеваю брюки, белую рубашку и ботинки. Мне кажется, воспитание как раз подчеркивается тем, насколько адекватно мероприятию человек выглядит.

Вы упомянули оперу, и я читала, что вы сами целенаправленно себя к ней приучали…

Да, опера развивает музыкальный слух. Я хожу в консерваторию, специально ездил в Санкт-Петербург в Мариинку слушать «Трубадура». Валерий Абисалович Гергиев дирижировал. Я остался под большим впечатлением. Как и от концерта выдающегося Юрия Хатуевича Темирканова.

Подозреваю, что кроме английского вы знаете и французский – ведь ваша мама его преподает…

Тут я вас разочарую – строгий балетный режим не выделял мне свободных часов для освоения французского. Я же ежедневно вставал в семь тридцать утра, в восемь сорок пять у меня начинались занятия в общеобразовательной школе, которые длились до четырнадцати, а затем я быстро делал уроки, поскольку с семнадцати до двадцати одного часа у меня уже была балетная школа, и потом сон.

Вы не выигрывали никаких громких конкурсов, окончили не самое престижное хореографическое училище, и, как я понимаю, попадание в Большой театр – это сродни счастливому случаю…

Точно! На меня обратили внимание из-за фактуры. И уже потом Николай Цискаридзе присмотрелся ко мне и начал со мной работать. Надо сказать, он настолько одаренный педагог! У него глаз-алмаз, он замечает мельчайшие детали. Если не видит перспективы у ученика, напрямую говорит: «Зачем тебе все это? Не мучай ни себя, ни меня». К счастью, в свой адрес я такого никогда не слышал. (Улыбается.) Но мне кажется, подобная откровенность справедлива, к ней нужно быть готовым. Балет – жестокое искусство. У меня, как и в детстве, жесткий график, я постоянно борюсь с ленью. Не представляете, с каким трудом утром поднимаю себя с постели – тело еще ноет после вчерашнего дня. Но стоит дойти до зала, начать заниматься классом – мышцы разогреваются, кровь начинает быстро циркулировать, и чувствуешь себя лучше.

Вы как о какой-то машине рассказываете…

Так и есть, в каком-то смысле. Но с сердцем.

Вы себе как-то объясняете свой столь быстрый взлет?

Были случаи и гораздо более стремительных карьер. Скорее всего, это соединение способностей, труда и стечение обстоятельств. Понятно, что никто такого не ожидал, и я не исключаю, что нарушил в театре чьи-то планы.

Огромная зависть же рождается у тех, кто более десяти лет находится в кордебалете…

Я не сосредотачиваюсь на негативе – и с ним, собственно, не сталкивался. Зависть – это даже здорово. Значит, ты чего-то стоишь! Но знаю, что многих девчонок, например, вполне устраивает кордебалет: ответственности меньше, при этом все равно гастроли по всему миру, работа приятная – в театре, а не в офисе, и фигура всегда в тонусе, не надо на фитнес ходить. Мне такая позиция, конечно, не близка – я заточен на успех. Долго переживаю даже из-за малейшей неудачи. И я ушел бы, если бы видел, что ничего не получается.

Вам еще нет тридцати, а вы уже станцевали все главные партии в классическом балете. Какие дальнейшие цели себе намечаете?

Всегда есть к чему стремиться. Во-первых, нужно совершенствовать мастерство – это никогда не бывает лишним. Искусство у нас крайне субъективное, поэтому неизменно есть куда расти. Кроме того, при всей моей любви к Большому не могу не сказать, что есть и другие прекрасные театры – Ковент-Гарден, Ла Ска-ла, Гранд-опера, где так приятно выступать по приглашению, в балетах в другой редакции, в другой форме, с новыми интересными хореографами. А как русский балет обожают в Японии! С удовольствием туда летаю. Это моя любимая страна после России. Она словно иная планета. Но вообще я чувствую себя человеком мира. У нас же много гастролей, и в какой бы город мы ни приехали – нам везде рады. Это необыкновенно приятно.

С какими маститыми хореографами вам бы хотелось сотрудничать?

О, несомненно, с Юрием Николаевичем Григоровичем. Этот художник выстроил репертуар Большого театра в том виде, в котором он сейчас существует. Он буквально вынес мужской танец на передовую. С Джоном Ноймайером – он настолько ни на кого не похож! Не хореограф, а мыслитель, создающий свои балеты не просто ради танца, а ради глубокого философского подтекста. С ним интересно не только репетировать, но и разговаривать. Он настолько захватывающе рассказывает тебе о твоей роли, что ты уже не можешь дождаться, когда завтра прибежишь в зал.

Драматические артисты могут играть гениально и при этом не быть интеллектуалами. В балете требуется эрудиция, по вашему мнению?

Бесспорно, надо быть наполненным. У нас же за умный текст не спрячешься. На сцене ты на виду, словно голый, и твои недостатки заметны. Если артист не удосужился подготовиться, не понимает, о чем он танцует, пускай даже и эффектно, то это катастрофа.

Вы любите учиться?

Прагматически я отношусь к этому процессу – без него никуда. Я окончил балетмейстерско-педагогический факультет Московской государственной академии хореографии, а сейчас получаю второе высшее образование – поступил в МГУ на факультет управления. Дело в том, что если задумываться о будущем, то балетмейстером я быть не планирую – у меня нет дара придумывать балеты. Педагогом – возможно, но уже в каком-то солидном возрасте. А административная сфера, менеджмент, политика гуманитарного управления для меня в новинку. Просвещение в университете ведется комплексное, на лекциях нам в том числе рассказывают и про экономику, и про историю Древней Индии, и про то, кто написал «Щелкунчика» и «Лебединое озеро». Меня удивляет, что встречаются студенты, которые не знают автора. В принципе сталкиваюсь с явлением, что многие люди совсем не ходят в театр. При этом они не иногородние, а коренные москвичи. Недавно меня подвозил таксист – русский, не гастарбайтер, который с помощью гаджета лихорадочно искал местонахождение Большого театра.

Значит, в дальнейшем вы видите себя в кресле руководителя?

Возможно. Хотя театр – сложнейшая структура, многоступенчатая система. Но почему нет? Правда, это в очень отдаленном будущем. Пока я настроен танцевать как можно больше.

А есть нечто, что вы себе из-за профессии не позволяете?

Играть в футбол. В детстве мне нравилось гонять мяч во дворе, я нередко забивал голы в качестве нападающего… Но в шестнадцать лет сломал ногу и перестал выходить на поле – требовалось себя беречь для балета. А недавний чемпионат мира всколыхнул прежние эмоции, и я попробовал снова погонять мяч. И вы знаете, включились совсем другие мышцы, которые после этой тренировки сильно болели.

Кстати, балетные танцоры часто признаются, что так привыкли к постоянной боли, что уже ее не замечают… Ваши будни действительно столь жесткие?

Вот мы с вами сидим в кафе, и у меня ничего не болит. Так что это не перманентная история. Но если прыгаешь и приземляешься неудачно, то легко что-то отбить, вывихнуть или спину можно свернуть на пируэте. Но это все ерунда, я не обращаю внимания. К врачу обращаюсь, только когда уже ходить становится больно. Раньше так вообще не сомневался в том, что нет ничего невозможного для человеческого организма. Недавно пересмотрел эту точку зрения: ресурсы, даже самые богатые, ограничены. Поэтому надо позволять себе восстанавливаться и не ударяться в пахоту по пять спектаклей в неделю. Вот я танцую где-то семь спектаклей в месяц, и мне этого достаточно.

Кто занимается вашим бытом?

По сути, он у меня отсутствует. В квартиру в Москве или в отель где-то в поездках прихожу лишь для короткого сна. Я даже своего любимца – британского шотландца, кота Федора, отправил к маме, вынужденное одиночество плохо на нем сказывалось. А у родителей он присоединился к такому же зверю, как и он, к своему брату – Степану.

Вы человек прижимистый?

Экономный. Не склонен выкидывать деньги на ветер. Но на хороший массаж, качественную одежду, на подарки близким не жалею финансы. В конце концов я и зарабатываю, чтобы тратить на приличную жизнь. Допустим, чтобы вкусно поесть. (Улыбается.)

Это, значит, байки, что балетные голодают?

Лично я гурман. Сам не готовлю, питаюсь в ресторанах. Но если говорить серьезно о деньгах, то они лишь средство. Я настроен зарабатывать больше, но реализация творческого потенциала первостепенна. Мне кажется, что когда ты профессионально востребован, то ты спокоен и денег тебе хватает.

Киношники вашу фактуру пока не используют?

Меня приглашали на кастинг для картины о Нурееве, но мы с ним совсем разные внешне, поэтому я не пошел. А вот если будут снимать ленту об Александре Годунове, с которым у меня есть сходство, обязательно попробую.

Друзья у вас не балетные?

Нет. Смешно, но моим друзьям крайне любопытна жизнь театра, они никак не могут взять в толк, как мы запоминаем такое количество движений. Даже полиглот, владеющий шестью языками, удивляется. (Улыбается.)

Скажите, а как вы всегда, с юных лет, взаимодействовали с коллективом?

В детский сад я не ходил, поэтому перед школой очень сильно волновался. Помню, в каком ужасе был, когда меня на линейке 1 сентября в первом классе поставили в пару с девочкой и еще попросили держаться за ручку. Ужасно стеснялся.

Вы симпатичный, и не сомневаюсь – нравились одноклассницам…

Да, некоторые пристально, многозначительно смотрели, а меня это раздражало.

Вы признавались в интервью, что лишь дважды были серьезно влюблены… Сейчас стало известно о вашем романе с прелестной двадцатилетней балериной из Санкт-Петербурга, Элеонорой Севенард. Это третья любовь в жизни?

По большому счету первая. Раньше я был падок исключительно на красоту, содержание меня мало волновало. Мне порой везло на капризных. С Элей у меня все по-другому. Сейчас я испытываю такой накал чувств, что уже не помню, как было раньше.

Как вы встретились?

Накануне Нового года были гастроли в Греции, партнерша, с которой я должен был танцевать, не смогла прилететь – и ее заменила Элеонора. Мы не были до этого знакомы, но я видел, как она танцует, насколько она утонченная, изящная, не похожа на других и явно образованная. Девушка из хорошей семьи. И эти мои мысли о ней полностью подтвердились в реальности. Эля даже превзошла ожидания. Она меня сразила наповал своей добротой и заботливостью. Получилось так, что на сцене я сильно подвернул ногу, она у меня распухла, а нам предстояло из Афин лететь в Японию. Если бы я был один, то сошел бы с ума. Разумеется, партнерши всегда поддерживают морально, но тут меня прямо накрыло теплой волной неравнодушного внимания, исходящего от этой юной девушки. Эля меня занимала интересной беседой, старалась отвлечь, и в какой-то момент я поймал себя на том, что забыл о ноге – и напрочь ушло состояние тревожности. Естественно, когда мы расстались, я начал ощущать ее нехватку и предпринял действия, чтобы мы были вместе.

Красиво ухаживали?

Романтично.

Скоро год, как вы пара, какие новые черты вы открыли за это время в избраннице?

Эля умна не по годам. Я чувствую, как она меня ценит и при этом никогда ничего не просит. Она надежный друг, который всегда подставит плечо, и я знаю, что могу ей доверять как себе. Главное, к ней хочется возвращаться. Я впервые ловлю себя на этом ощущении. Раньше улетал на гастроли, и ничто домой меня не тянуло, а тут я скучаю. Эля, по-моему, эталонная спутница жизни. Я счастлив, что нашел своего человека. И она так непринужденно влилась в нашу семью… Маме очень нравится моя девушка. (Улыбается.) Надеюсь, мы с Элей будем вместе не только дома, но и на сцене. У нас уже есть один совместный проект – балет «Анна Каренина».

Элеонора пришла в Большой театр из АРБ им. А.Я. Вагановой, и она в кордебалете сейчас
танцует, верно?

Да, но с ее мозгами и талантом долго она там не пробудет, я уверен. Ее ждут большие высоты.

За ней же еще тянется шлейф легенды о ее родственных связях с Матильдой Кшесинской…

Эля очень правильно к этому относится: не кичится данным фактом, считает, что сама должна доказывать свое право быть на сцене. Для нее это отличный стимул прогрессировать. И я буду ей помогать.

Напоследок поделитесь, когда вы в последний раз танцевали не по долгу службы, а для души?

Я всегда только так и танцую. Но если говорить о жизни частной, то этим летом после выступлений в Нормандии, в Довилле, в маленьком театре при казино, приуроченным к годовщине представления там Сергеем Дягилевым «Видение Розы» с Вацлавом Нежинским, мы с коллегами поехали в Лондон. И вот там в один из свободных вечеров отправились в паб, взяли чудесное пиво, ну и весело станцевали под современные ритмы. (Улыбается.)

Mне двадцать лет, и в прошлом сезоне я получила первую главную роль в Большом. Я шла по коридору в театре, и вдруг меня остановил Махар Хасанович Вазиев, руководитель нашей балетной труппы. Мой педагог тогда хотела начать готовить со мной Испанскую куклу в «Щелкунчике», и, наверно, она к нему подходила, спрашивала, можно ли начать репетиции, можно ли будет ему показать. А он посмотрел на меня и говорит: «Может, не надо готовить сейчас вариацию? Попробуй подготовить Машу». И потом я увидела свое имя на афише — главная роль!

Академию Русского балета (Вагановское училище) я окончила в прошлом году. Два последних года (и в предвыпускном классе, и в выпускном) я была Машей в школьных «Щелкунчиках» на сцене Мариинского театра. Но это другой спектакль, в хореографии Василия Вайнонена, а в Большом идет балет Юрия Григоровича. В Большом театре я, как все, поступила в кордебалет. После двух лет сольных партий в школе мне поначалу было сложно стоять в рядах лебедей (а меня, конечно, ставят в кордебалет — и не только в лебедей, но и в «тени» в «Баядерке»). Когда ты один на сцене, ты ведь ни от кого не зависишь, тебе не нужно попадать в линию, не надо следить за тем, чтобы поднимать руки-ноги на одинаковую со всеми высоту. Но кордебалет — это такая школа! Прежде всего — сосредоточенность, внимание. И в кордебалете ты, как и в балеринской партии, отвечаешь за весь театр.

Первый сезон сложен тем, что все для тебя новое. Буквально все — сцена, репетиционные залы. Каждая партия — твой дебют. Я за первый год станцевала довольно много сольных партий — в «Спящей красавице» была феей Бриллиантов, феей Щедрости, феей Сапфиров, в «Дочери фараона» рекой Гвадалквивир, в «Анне Карениной» была княжной Сорокиной. В этом сезоне только что дебютировала в партии Испанской невесты в «Лебедином озере». И часто так бывает, что то, что ты выучила в зале, не успеваешь попробовать до спектакля на сцене. Просто нет времени или там идет монтировка декораций, стелется линолеум, что-то там убирают — и ты можешь попробовать свою партию за закрытым занавесом только тогда, когда прозвенел второй звонок. Поэтому, конечно, когда ты исполняешь какую-то роль уже второй раз, чувствуешь себя более свободно. А дебют… на сцене нет зеркала, но есть зрители и оркестр, и ты хочешь показать себя с лучшей стороны, понимаешь, что если работаешь первый год в театре и тебе дают ведущую роль — все в театре сразу смотрят, как ты справишься.

Меня приглашали на работу и в Мариинский, и в Большой театр, но в Большом я прошла просмотр раньше. Еще на зимних каникулах в выпускном классе ректор академии Николай Максимович Цискаридзе сказал мне и моему партнеру Егору Геращенко (он сейчас тоже работает в Большом), что мы должны поехать на просмотр в Большой. Я очень обрадовалась — ведь так получилось, что последние два года в школе я думала именно о Большом. Смотрела на YouTube спектакли Большого чуть ли не чаще, чем спектакли Мариинского. Мне очень нравились спектакли, которые здесь ставились, очень нравились артисты, которые здесь работают, я хотела быть частью этого театра. Махар Хасанович Вазиев в разговоре мне ничего не обещал. Он просто сказал: «Если будешь работать, и будет какой-то результат — я тебя поддержу. Если не будет результата и работы — сама понимаешь, никакой поддержки тоже не будет». Мне это нравится, это нормальный здоровый рабочий процесс.

Конкуренция меня не пугает. Да, в Большом работают лучшие, и каждая девушка была лучшей в своем классе. Но это же здорово! Моя самый первый педагог Галина Павловна Башловкина в академии сразу нам сказала, что конкуренция в балете должна быть всегда. Потому что это тебя подстегивает к развитию, к работе, к совершенствованию. Но она не должна быть злой. К счастью, злая конкуренция — с подсыпанием стекол в пуанты — сейчас стала редкостью. А здоровая конкуренция, когда девочка в твоем классе сделала два тура, а ты сделаешь три, или когда ты стремишься прыгнуть выше, чем она — это хорошо. Когда в классе есть два лидера и они меж собой соревнуются — за ними тянутся остальные. Так же и в театре.

Сейчас мне хочется танцевать классический репертуар. Хочется получить роли во всех классических балетах. Пока я еще только вышла из школы, пока есть такие возможности, силы, форма. Пока есть время как-то себя развивать. В академии у нас один год был курс модерна, и это было интересно, но… если какие-то современные танцы можно научиться исполнять за год или даже за месяц, то с классикой так не получится. Если у тебя есть эта классическая основа, потом можно пробовать себя в разных стилях. Меня друзья часто спрашивают: «А у вас в театре есть что-то современное? Интересно было бы попробовать?» Да, интересно, но это может подождать какое-то время. Классика — это то, что уходит со временем из рук и ног, форма теряется. И балерины, которые чувствуют, что им становится тяжело танцевать классику, могут легко переключиться на что-то современное. Потому что никто не знает, как это современное должно выглядеть, и никто не осудит, что что-то не так. Можно сделать по-своему, и получится все равно хорошо.

Моя героиня в «Щелкунчике» еще девочка, она верит в сказки, в чудеса. Когда эту роль танцует балерина в возрасте — смотрится совсем по-другому. Человек уже что-то пережил, и ему легче станцевать Одетту-Одиллию, чем изображать детскую непосредственность — то, что не нужно изображать тому, кто только окончил школу. Твои переживания на сцене абсолютно соответствуют твоей роли, и это не смотрится смешно. Этой детскости не может быть в «Лебедином озере» или в «Жизели». Мне кажется правильным, что роли приходят со временем, с изменениями в тебе самой. Роль тебя находит и становится твоей. Все случается в тот момент, когда это нужно. Главное — оправдывать надежды, но доказывать не людям, а самой себе, что ты справляешься с работой. Но, конечно, важно, чтобы зритель в зале увидел, что ты хочешь донести в этой роли. Потому что самое обидное — когда в репетиционном зале роль есть, а на сцене ее все-таки еще нет.