— На какую-то другую профессию, небалетную, судьба давала вам шанс? Или все было предопределено самим фактом рождения, историей семьи?
— Как мне рассказывала бабушка (маму я не помню, она в блокаду умерла), уже в раннем детстве я все время танцевала и пела, даже в блокаду в детском саду. В балетную школу меня привела бабушка в 1943-м. Когда Агриппина Яковлевна Ваганова (директор Ленинградского хореографического училища (ЛХУ). — «Известия») вернулась из Перми, где школа была в эвакуации, помню, как она обнимала нас с бабушкой, как плакала. Она никак не думала, что мы выжили.
Не сложилась бы жизнь по-другому. Всю жизнь работала в театре: в Мариинском театре — 30 лет, около 10 лет — в Москве, в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, потом почти 20 — в Бостоне: все время с балетом, у меня даже перерыва не было. Потом вдруг звонок от Михаила Григорьевича Мессерера (главный балетмейстер Михайловского театра. — «Известия»). А я его особенно не знала, только издалека, но сразу стремглав приехала, через месяц вернулась насовсем. В Петербург, в Михайловский театр — как будто в свой дом.
— Расскажите о балетной династии Легатов. Каково это — представлять такую фамилию?
— Сейчас я понимаю, что, когда я была маленькая, надо было больше спрашивать бабушку. Многое уже не восстановить. Мама, Мария Николаевна, умерла совсем молодой. Мой дедушка — Николай Густавович Легат. Бабушка тоже танцевала, ее девичья фамилия — Чумакова. Вот мы сейчас репетируем «Баядерку» — так она в «Баядерке» танцевала вместе с Вагановой и Трефиловой трио теней, ее была первая вариация. Я знаю, что у моего дедушки была бабушка Констанция Лиде — француженка, она танцевала в Париже, в «Гранд-опера».
А прапрадед был швед. Как они встретились? Я думаю, танцевали вместе — прапрабабушка и прапрадедушка. А уже прадедушка Густав Иванович окончил здесь, в Петербурге, театральное училище, потом его послали с женой, Марией Гранкен, в Москву — поднимать Большой театр и московскую балетную школу. Тогда образование было в Петербурге, и посылали отсюда, а не сюда. Хотя я уверена, что до сих пор школа наша уникальная и у нас хорошие педагоги.
— Итак, родоначальником русской балетной династии был Густав Иванович Легат?
— Да, у моих прадедушки и прабабушки было 13 детей. Мой дедушка Николай, его братья Сергей, Иван, сестры Вера (потом она стала графиней Шуваловой) и Евгения — все они работали в Мариинском театре. Видела там костюмы, подписанные: Легат 1, Легат 2, Легат 4. Даже перчатки попадались. Много свидетельств дед увез с собой в Лондон. Он уехал из России в 1922 году, сначала был у Дягилева, вел уроки вместе с Чекетти, но ему там было трудно, очень разноплановая труппа, и он уехал в Лондон. Там создал свою студию, позже она превратилась в школу, где учились все балетные гранды, которые потом сами открыли свои школы: Нинетт де Валуа, Алисия Маркова, Антон Долин. Там он и умер, в Лондоне его могила, я была там.
— Когда вы поняли, что сами можете и хотите учить?
— Всё сделали преподаватели. Может, оттого, что я внучка Николая Густавовича, ко мне бережно относились. Я же была в интернате, это как детский дом; Лидия Михайловна Тюнтина (педагог ЛХУ. — «Известия») меня очень опекала. Она была тогда заведующей производственной практикой с маленькими детьми, везде меня пихала, и я растанцевалась. Она и платьица мне шила на экзамен. Мы ходили в коричневых фланелевых платьицах. На улицу зимой не выходили, потому что на ноги было нечего надеть. Трудное время, но все равно очень хорошее; педагоги были, наверное, тоже одержимые, поэтому научили дисциплине, любви к нашему делу, которые мы сейчас хотим привить новому поколению.
— Вы — уже в качестве педагога — долгое время работали в Бостонском балете. Какие сильные стороны у наших артистов и у американских?
— Едешь на конкурс, видишь — руки хорошие: наверное, русская школа или педагог из русских. В Америке не очень хорошее балетное образование. Там следят за стопами, за аккуратностью, но не за стилем. Не возятся, как у нас, чтобы сделать образ, — там скорее «сборка». Но здание в Бостоне шикарное. Брюс Марс, надо отдать ему должное, создал там все условия.
Я начала работать, когда Сергеев и Дудинская переносили туда «Лебединое», «Спящую», «Дон Кихота», «Баядерку». И я тогда была занята одновременно в школе и в театре и вообще из этого здания не выходила. Здесь я тоже не выхожу, стараюсь, чем возможно, помочь. Трудно уже, но этим я живу. Муж был балетный (народный артист СССР Юрий Соловьев. — «Известия»), дочка балетная, муж у дочери тоже балетный. Внуки — небалетные, им надо еще сообразить, как найти себя в жизни.
— Что принципиально изменилось в балетном мире за последнее время?
— Мы долгое время не имели никаких поездок, но нам хватало всего. Самой главной была работа. За годы работы в театре кого я только не видела. А сейчас, когда я девочкам говорю: Любовь Войшнис, — они даже не знают, кто это. Ну, Шелест знают, Дудинскую. А я успела застать и как танцевала Татьяна Вечеслова, и помню Фею Ивановну Балабину. Я даже с Чабукиани и Дудинской станцевала в «Лауренсии»: это счастье же — девчонке попасть в такой состав. С Нуреевым мы тоже станцевали в «Лауренсии», но уже в Вене. И Мише Барышникову я тоже помогала: на его творческом вечере в 1974 году танцевала Чертовку из «Сотворения мира».
— Одной из ваших коронных партий была Злюка в «Золушке» в постановке Константина Сергеева. Ваши ученицы могут представить вас в такой роли? Вы ведь относитесь к своим девочкам с редкой добротой.
— Репетирую весь кордебалет. Это самое трудное, все это знают, и никто этого не хочет. Потому что надо и линию держать, и в это время успеть точно открыть ножку, и в нужный угол, и всё сделать музыкально. И каждый день одно и то же. Очень трудная работа кордебалетной танцовщицы, но необходимая. Если нет кордебалета, то и театра нет.
Думаю, у нас более или менее кордебалет начинает проявляться. Девочки такие тоненькие, стройные и такие шагастые! Хорошая форма у наших девушек. Стараюсь, как могу: не кричу, подойду, уговорю, расскажу, как сама танцевала. И чувствую — идут, идут уже за мной. Строгость строгостью, но надо их любить.